Иногда он ко мне заглядывает и орет, точно я глухой. Так с иностранцами говорят...

Иногда он ко мне заглядывает и орет, точно я глухой. Так с иностранцами говорят англичане, убежденные, что, если орать, их сразу поймут. Странно, я как будто видел себя со стороны, словно это моя душа отделилась от тела и воспарила к небесам. С вышины я видел себя, жену и сына, сидевших подле бренных останков моего приемного отца и думал: в какой удивительной семье я вырос и с какой необычной семьей когда-нибудь распрощаюсь навеки.
– Что ж вы сразу-то не сказали, –растерялась Руфь. – Если б знали, что это вы голубой гей, мы бы не наговорили тут всякого. Мы приняли вас за второго мужа Алисы. Вы с ним очень похожи, да?
– Ничего подобного! – возмутилась Алиса. – Сирил Второй гораздо моложе и красивее.
– И бесцветный натурал, – добавил я.
– Извините нас, пожалуйста. Мы бы никогда не сказали такое человеку в лицо, правда, Питер?
– Ни в жизнь. Не обижайтесь. Забыли.
– Ваш-то народец книгочей, да?
- Какой народец?
– Ну, ваш.
– В смысле, ирландский? Виноват, я думал, вы тоже ирландец.
– А кто ж еще? – тупо спросил он.
– Ах, вы имели в виду голубых геев?
– Какой ужас, что слова эти вошли в повседневный обиход, правда? – сокрушенно вздохнула Руфь. – А все Бой Джордж.
– Питер – человек широких взглядов, – подхватила Руфь. – Знаете, в восьмидесятые он нанимал на работу чернокожих. А тогда это еще не было модой. И платил им почти как ирландцам. Одного черного, – она понизила голос – он пригласил домой на обед. Я слова не сказала.
– Что верно, то верно, – гордо сказал Питер. – Мне все едино – черный ты, белый, желтый или голубой, нормальный ты или пидор. Хотя, если честно, таких, как вы, я не понимаю.
– Почему? – спросил я.
– Трудно объяснить. Как это – мужик мужика? Я бы не смог.
– Да вам бы и не предложили.
– В попах нет ни капли сострадания, – сказал я. – Рассуждают о милосердии, но для них это просто слова.