– Мама, Элли больше нет. Ифи изменилась. Все изменилось. Это варенье из ежевики, готовка обедов на всю семью, которая давно уже не собирается за одним столом, торты на дни рождения Арти… Зачем это, мама? Перестань притворяться. Семьи больше нет.
Она ударила меня ложкой. Сильно, с размаху – прямо по уху. Фиолетово-черный сок забрызгал весь стол. Мама в ужасе уставилась на меня. Я тоже уставилась на нее, открыв рот. Потом развернулась и убежала. Я пришла к дедушке и забралась на капот грузовика с генератором. Мама никогда в жизни меня не била. Это был первый и единственный раз, и я знала, что получила заслуженно. Также я знала, что мама уже давно выпала из реальности и никогда не поймет, почему это было заслуженно. Она ударила, не задумываясь. Это был рефлекторный, животный отклик на святотатство. Но я сама верила, что все плохо, что Арти отвернулся от нас, близнецы сломлены, Цыпа потерян, папа слаб и испуган, у мамы туманится сознание, и я осталась совсем одна – юная старуха, сидящая на руинах, глядя на то, как все рушится, и греясь в дыму этого погребального костра. Мне было так одиноко и грустно, и рядом не было никого, кто сумел бы меня утешить. Я ненавидела маму за то, что она не желает признать очевидное и разделить со мной горе. Наверное, в моем взрослеющем сердце еще теплилась детская надежда, что если мама откроет глаза и увидит, что́ происходит, она все исправит, починит, как сломанную игрушку, и все станет, как прежде.
Я сидела в фургоне совсем одна, забившись в свой шкафчик. Меня тошнило. Мутило так, что бросало то в жар, то в холод. Дверцы шкафчика были открыты, и я видела участок блестящего линолеума. Узор из оранжевых кирпичей. Мне хотелось, чтобы пол был голубой или серый – и охлаждал взгляд.
Она ударила меня ложкой. Сильно, с размаху – прямо по уху. Фиолетово-черный сок забрызгал весь стол. Мама в ужасе уставилась на меня. Я тоже уставилась на нее, открыв рот. Потом развернулась и убежала. Я пришла к дедушке и забралась на капот грузовика с генератором. Мама никогда в жизни меня не била. Это был первый и единственный раз, и я знала, что получила заслуженно. Также я знала, что мама уже давно выпала из реальности и никогда не поймет, почему это было заслуженно. Она ударила, не задумываясь. Это был рефлекторный, животный отклик на святотатство. Но я сама верила, что все плохо, что Арти отвернулся от нас, близнецы сломлены, Цыпа потерян, папа слаб и испуган, у мамы туманится сознание, и я осталась совсем одна – юная старуха, сидящая на руинах, глядя на то, как все рушится, и греясь в дыму этого погребального костра. Мне было так одиноко и грустно, и рядом не было никого, кто сумел бы меня утешить. Я ненавидела маму за то, что она не желает признать очевидное и разделить со мной горе. Наверное, в моем взрослеющем сердце еще теплилась детская надежда, что если мама откроет глаза и увидит, что́ происходит, она все исправит, починит, как сломанную игрушку, и все станет, как прежде.
Я сидела в фургоне совсем одна, забившись в свой шкафчик. Меня тошнило. Мутило так, что бросало то в жар, то в холод. Дверцы шкафчика были открыты, и я видела участок блестящего линолеума. Узор из оранжевых кирпичей. Мне хотелось, чтобы пол был голубой или серый – и охлаждал взгляд.
( Katherine Dunn )
[ Geek Love ]
www.QuoteSweet.com